Абориген - Страница 77

Планшет характерно пискнул: от КД поступило подтверждение. Я лёг на спину, сложив руки на животе. Пролежал секунд десять. Это было как сон: лежишь, и не нужно вставать. Потом сон кончился. Я приподнялся, сел, встал. Планета качалась. Меня обступали – плотно, но держа дистанцию.

– Так, – сказал я. – По какому поводу веселье? И почему это вы без разрешения топчете мою землю?

Эпилог

Я вот думаю: а нужен ли в этой истории эпилог? Ладно, какое-то подобие не помешает. Тут главное – не увлечься. Потому что события первых – абсолютно безумных – дней после переворота (а именно так сам собой назвался момент, когда я стал владельцем острова Срединный с прорвой всяческой недвижимости на нём, а главное – с Башней, космическим лифтом) тянут на десяток романов; Армен говорит, что мы тогда уцелели просто-таки чудом, и я с ним согласен. Большую роль в нашем спасении сыграл хитрый стратегический ход: объявить моим единственным наследником грандиозную «вертушку», в которую входит всё население Эстебана (с ротацией очерёдности каждые полчаса). Этот факт всех ввёл в ступор тогда… А как мы формировали новое правительство, потому что старое никуда не годилось! И как договаривались, выкручивались, юлили и вообще вели себя недостойно в отношениях с Землёй, одновременно разыскивая союзников и сочувствующих среди других колоний, – и, конечно, нашли. И как выбирались из энергетической ямы, и какую роль в этом сыграли Подколодные, и как они стали электрическими магнатами – о-о!.. А фантастическая история Артура Ак-кама – до его пленения, во время и после? Нет, масса интересного случилось потом, но Гагарин и Лю – ну и Мирабелла, разумеется, – раскрутили меня только на воспоминания о последних днях прежней жизни, и я честно исполнил обещанное…

Может быть, позже, когда стану совсем старым? Доживём – увидим.

Примечание Гагарина

Я думаю, Север с удовольствием рассказал бы и то, что творилось потом, но тогда ему нужно будет касаться его отношений с Кумико. А это до сих пор отдаётся в нём настоящей болью, я же вижу. Я им не судья, особенно сестре…

Кумико сейчас на Земле. Чему-то учится. Пишет редко, возвращаться пока не собирается.

Вот её стихи. Может, они что-то объяснят.

Был сумасшедший месяц май,
Созвездия стекали с неба.
В них всё смешалось – быль и небыль,
Эдем – с Аидом и Эребом,
А мы с тобою – с тем, кто не был
Замешан в наш безумный май,
Пронзительный от счастья май.

Как невесомо, как несмело
Слова своё вершили дело.
В изломах каменело тело,
Всё отгорало и горело,
Клубами рвался дымный май,
Мой опалённый душный май.

Листва пылала, словно пламя,
Но… слёзы – в льдинки жемчугами,
Но слёзы – по оконной раме,
Но слёзы – по стеклу кругами
И без меня, всё сами, сами.
Дождливым был мой месяц май,
Безжалостный, как ливень, май,
Дождь слёз и звёзд, дождь расставаний.

Сквозь пустоту непониманья,
Сквозь чей-то голос окаянный,
Неведомо чьих причитаний,
Назойливых и непрестанных,
Мы дотянулись…
Ливень ранний —
Не ведая, что нас изранил, —
Бесследно смыл наш месяц май,
Наш невозможный месяц май,
Благословенный, мимолётный,
И проклятый навеки май.

* * *

Хочу целовать тебя, пока не уснёшь…
А знаешь, а ты опять на мальчишку похож…
А имя твоё я уже никому не отдам.
И, может быть, только оно и останется нам…

* * *

Мой любимый, вы так далеки,
Что все люди вокруг меня вымерли
До следующей нашей встречи.

* * *

Как странно – я ещё жива,
Хотя два дня тебя не вижу,
Я только ростом стала ниже
И голос никнет, как трава,
Полёгшая под ливнем хлёстким,
И на травинках слёз шары —
Под солнышком из-за горы
Горят, как ёлочные блёстки.
И капли канут в небеса,
И сохнут мостики-подмостки —
Здесь, по сухим скрипучим доскам,
Скользили наши голоса.
Я вновь ловлю ладонью звуки —
Подстреленный полётный жест —
И льну к стене. Распяли в крест —
И разом обрубили руки.

Ни чувств, ни мыслей – ничего.
Ни тела – ни убить, ни ранить.
Во мне жива одна лишь память,
Подцвеченная синевой.

* * *

Я хожу – а ты читаешь,
Я смотрю – а ты читаешь,
Я к тебе – а ты читаешь
И меня не замечаешь.
Я шепчу – а ты не слышишь,
Я зову – а ты не слышишь,
Я кричу – а ты не слышишь.

Вот и буду тише мыши.
В уголочке у окна,
Так и буду дотемна,
Буду тихо, буду молча,
На полу в сторонке скорчусь,
Съёжусь и под стол забьюсь.
Позовёшь – не отзовусь.
Не хочу с тобой играть!

Буду лучше рисовать.
Нарисую я ракету
И ещё такую… эту…
Как её зовут… планету!
Солнца два и два рассвета,
Справа будет синий-синий,
Слева жёлтый и красивый,
И по небу солнцы ходят,
Как паром и пароходик,
То – туда, а то – обратно.
(Стрелками, чтоб всё понятно)
У тебя такого нет!

…Ой, откуда этот цвет?
По бокам немножко жёлтый,
Синего осталось что-то,
А рисунок весь стемнел
И совсем позеленел…

Ну и ладно, ну и что же!
Так красивей даже, может!
Эту, как её… зарю! —
Я тебе не подарю!

* * *

Знаешь, ад – это очень просто:
Уходить. А ещё – понимать.

И всё.

* * *

Ты злой человек, очень злой человек,
Сердитый – что сыч, надутый – что мяч,
Но знаешь ли ты… Я готовлю побег.
И он неизбежен, мой тихий палач.

Ты властен меня растерзать, раздавить,
Всё тело моё обескровить до дна,
Но власть, что замешена лишь на крови,
Хрупка – как бывает хрупка тишина
В минуту, когда в красноватом огне
Ворочается раскалённая сталь.